Павич-Кедров(интервью)

Кедров. Я знаю, что вы отменили все встречи, чтобы расчистить для нас пространство… или время?
Павич. Времени нет. Есть вечность. Она приходит вместе с вдохновением. А когда не пишется, тогда начинается время. И оно всегда тянется до бесконечности.
Кедров. Судя по всему, сейчас у вас как раз вечность.
Павич. Да. Я снова пишу роман. Десять лет молчал, а теперь пишу. Вернее, это только говорится «пишу». Я свои романы знаю наизусть и выстраиваю по ночам в голове. А если записываю, то всегда с закрытыми глазами, лучше всего в темноте. Я умею заполнять лист в темноте, в слепую.
Кедров. Боже мой, как мне это понятно. Я тоже все тексты выстраиваю наизусть. И часто записываю вслепую в темноте. Но это стихи. С прозой все намного сложнее!
Павич. После 70 лет память стала иногда подводить. Я не уверен, что утром точно воспроизвожу на бумаге то, что сочинил ночью.
Кедров.
ежедневно слышу тебя
как-то странно звучат слова
закрываю глаза
и всюду передо мной
эти крики рожденные тишиной
эти краски рожденные темнотой
вот сижу оставленный всеми
в глубине понятий и слов
исчезает видимый мир
но я могу говорить
и мир рождается снова

Павич. Я вас очень хорошо понимаю. Все мои романы возникли из темноты, как свет. Я захватил с собой несколько книг на русском – вы можете выбрать для себя любую.
Кедров. Лучше вы.
Павич. Тогда прочтите еще.
Кедров.
Небо – это высота взгляда
Взгляд – это глубина неба
Человек – это изнанка неба
Небо – это изнанка человека
Павич. Мне нравится. Подпишу «Обратную сторону ветра».
Кедров. А я вам – «Ангелическую по-этику».
Павич (читает). Ангелическому прозаику. Спасибо. А вы знаете, это в точку. Мои любимые философы – каппадокийцы. Василий Великий, Григорий Богослов, Хризостом (Иоанн Златоуст).
Кедров. Василий Великий оказал на меня огромное влияние в юности. Он писал, что рай можно увидеть, подняв глаза к звездному небу, а солнце – это зримый лик Христа, который всегда перед нами. У меня это сказано так: «Христос – это солнце Будды, Будда – это луна Христа». А из поэтов кто вам нравится?
Павич. Не удивляйтесь – это Паисий Величковский и другие поэты XVIII века.
Кедров. Григорий Сковорода?
Павич. Он.
Кедров.
«Душа моя есть верба,
а ты еси ей вода.
Питай мене в сей воде,
утешь мене в сей беде».
Павич. Православная цивилизация неиссякаема. Я это всегда понимал. Я только один раз был в Москве, там это особенно ощутимо. Знаете, чья проза в России мне больше всего нравится? Бакунина.
Кедров (пауза). ?..
Павич (смеется). Б. Акунина. Его книга про кладбища. Когда я приезжал в Москву, мы встречались.
Кедров. Хорошо еще, что не на кладбище. Когда вы приедете в Москву в следующий раз, мы найдем для вас местечко повеселее.
Павич. Я везде себя чувствую, как дома. Даже в Америке.
Кедров. В России и в Сербии так ругают Америку, что невольно возникает к ней повышенный интерес. Я, во всяком случае, привык еще в советское время: если кого-то из писателей ругают, надо его обязательно прочитать. Ругали Пастернака, – самое стоящее. А вот вас просто не было. Как бы не было.
Павич. Вот интересно, сейчас вроде бы все издано, а у меня все равно ощущение, что самое главное еще предстоит написать.
Кедров. А теперь маленькая «официальная часть». Наталья Нестерова поручила нам вручить вам этот диплом.
Павич. Прочтите, пожалуйста, что здесь написано.
Кедров. « Московская Академия Натальи Нестеровой присуждает Милораду Павичу звание почетного профессора за выдающийся вклад в развитие мировой цивилизации и культуры».
Павич. Это такой сюрприз! Этот диплом будет рядом с моим Сорбонским. Поверьте, ваш мне особенно дорог. Я так люблю Москву и Россию и счастлив, что у меня теперь появились там новые друзья поэты.
Кедров. Я очень люблю ваш роман «Пейзаж, нарисованный чаем». Я напечатал на него рецензию в газете «Новые известия». И знаете, как она называется? «Роман, написанный водкой». Только теперь я понял, что это такое. Наша встреча нарисована горячей ракией.
Павич. Вам понравилась наша рака врача (горячая водка)?
Кедров. Не то слово. Сначала я подумал, что речь идет о горячих раках, и все ждал, когда же их принесут. У меня к вам еще одно поручение – от нашего поэтического общества ДООС. Если вы не возражаете, мы пришлем вам диплом почетного ДООСа.
Павич. А как расшифровывается эта аббревиатура?
Кедров. Добровольное общество охраны стрекоз. Наш поэт Крылов перевел басню Лафонтена о цикаде и муравьихе. У нас она называется «Стрекоза и муравей».
Павич. Знаю, знаю.
Кедров. Там муравей говорит стрекозе, пришедшей к нему за помощью холодной зимой: «Ты все пела? Это дело. Так пойди же попляши». А у нас это стало девизом: «Ты все пела? Это – дело!»
Павич. Только это и дело.
Кедров. В 2002 году мы выступали в Сорбонне, и там же читал доклад наш великий филолог Сергей Аверинцев о стрекозе Крылова и цикаде Лафонтена. Он заметил, что цикада действительно поет в отличие от стрекозы. А кроме того, у Лафонтена не муравей, а муравьиха. Две больших разницы, как говорят в Одессе. А то получается, подчеркнул Аверинцев, что муравей просто хам: дама просит его о помощи, а он ее гонит на мороз.
Павич (смеется). Тогда я тоже ДООС и стрекоз.
Кедров. Можно подумать о звании. Андрей Вознесенский у нас стрекозавр, я – стихозавр…
Павич. А я?
Кедров. А вы будете сербозавром.
Павич. Давайте сфотографируемся вместе. Я хочу, чтобы эта встреча запомнилась навсегда. Мы обязательно продолжим наше общение в Интернете.
Кедров. И в ноосфере.
Павич. В ноосфере мы и раньше общались."

А почему вы считаете, что нереальность его тщательно прописанной сенсорики свидетельсвует о иррациональности? Вот многовариантность - да, может о ней говорить.